11 июня 2015 года в селе Курменты Тюпского района Иссык-Кульской области Киргизии на 91-м году жизни умерла легендарная Токтогон Алтыбасарова. В 17 лет, в годы войны, она стала матерью для 160 детей, эвакуированных из блокадного Ленинграда.
Ни один ребенок, кто добрался тогда до горного села, уже не умер. Теперь те маленькие спасенные ленинградцы уже на пенсии, имеют внуков. Одни вернулись в Санкт-Петербург, для других родиной стала Киргизия.
Как выхаживала, поднимала, а потом и опекала их Тоня-эже, иссык-кульская мама, — они рассказали спецкору «МК».
«Сельчане приносили ленинградцам последнее, что было в доме»
В августе 1942 года ко многим пристаням высокогорного озера Иссык-Куль подогнали телеги с лошадьми. Ждали баржу с детьми, которых удалось чудом вывезти через Ладогу из блокадного Ленинграда. Истощенных детей партиями ссаживали на берег около поселков и городков Чон-Сары-Ой, Чолпон-Ата, Пржевальск, Темировка, Рыбачье…
Около Светлого мыса маленьких ленинградцев встречала секретарь сельсовета из поселка Курменты, 18-летняя Токтогон Алтыбасарова.
Как в юном возрасте девушке доверили столь ответственный пост, поделился с нами ее сын Марат:
— По документам мама родилась в 1923 году, на самом деле она появилась на свет годом позже. Она сама в раннем детстве научилась читать. Все только диву давались. Курменты — отдаленное горное село, где сплошь было киргизское население, а Токтогон вдруг, слушая радио, заговорила на русском языке. А потом в школьном возрасте самостоятельно выучила еще и сложнейший арабский язык. К ней, как к переводчику, со всей округе приезжали с письмами и документами как на русском, так и на арабском языках. О феноменальной ее памяти ходили легенды. Уважительно ее иной раз называли «ходячей энциклопедией».
В 1941 году, когда всех мужчин из Курменты забрали на фронт, председателем сельсовета, как самую образованную, поставили Токтогон Алтыбасарову. Девушке, которая была к тому времени комсоргом, не исполнилось еще и 17 лет.
— На возраст мамы тогда никто не смотрел, с нее спрашивали план по сдаче фронту хлеба, овощей, мяса, — рассказывает ее сын Марат. — А летом 42-го из райкома партии пришло сообщение, что в Курменты привезут из блокадного Ленинграда 160 детей. Мама с сельчанами стали готовить помещение для ребятишек. В селе пустовал барачный дом, который построили под общежитие школы фабрично-заводского обучения. Колхозники соорудили детям матрацы, набив мешки сухим сеном.
В августе 42-го с баржи спустили на берег истощенных ленинградцев.
— Мама рассказывала, что на детей было страшно смотреть, малыши были опухшие от голода, с большими головами, тоненькими шеями. Многие так ослабли, что не могли самостоятельно ходить. Их погрузили на брички и привезли в село. Вместе с детьми от полутора до 12 лет приехали директор детского дома Петр Павлович Чернышев, воспитатель и медсестра.
Токтогон Алтыбасарова обошла в селе каждый дом. Ничего не просила, а только рассказывала о синюшных заморышах и о том, что крохам довелось пережить. И люди стали приносить ленинградцам последнее, что было в доме, — молоко, кумыс, кислый сыр курут. Прикатывали в детский дом тачки с картошкой, свеклой. Не по указке сверху — от души и сердца.
— Старики рассказывали, что порой своим детям отказывали в плошке супа и крынке молока, чтобы накормить блокадников. Мама сама отпаивала малышей молоком, по две-три чайных ложечки в час. Больше им сразу давать было нельзя. Одного мальчика начала кормить, а он в крик: «Где моя мама?» Толтогон выскакивала на улицу, ревела от бессилия и жалости, потом вытирала слезы, возвращалась и продолжала кормить.
Отправляя детей из блокадного Ленинграда, самым маленьким из них вешали на руку клеенчатую бирку, где чернилами были написаны их имена, фамилии и год рождения. Малыши плакали, терли ручками глаза. За время долгой дороги от детских слез чернильные надписи на бирках поплыли, а то и вовсе стерлись.
— Некоторые детишки не знали, как их зовут, а требовалось выписать им свидетельство о рождении. Маме приходилось придумывать им имена и фамилии. Из соседнего рабочего поселка к ней приходили в сельсовет за справками русские специалисты. Она у них спрашивала: «Как ваша фамилия? А как зовут вашу маму, сестру?» И потом вписывала их имена и фамилии в метрики детей.
Каждая семья из села Курменты взяла шефство над двумя-тремя приезжими ребятишками. К осени женщины сшили ленинградцам из войлока телогрейки, связали носки. Токтогон Алтыбасарова каждый день после работы забегала в детский дом. Старшие девочки звали ее Тоня-эже. Так принято было обращаться в Киргизии к старшей сестре. Малыши называли ее мамой. Невысокой, худенькой Токтогон Алтыбасаровой хватало на всех.
«Ячменную затируху наливали в кулек, свернутый из листа лопуха»
Когда дети, вспоминая бомбежки, начинали плакать, Токтогон тихо напевала им колыбельную: «Жайдын толук кезинде…». Слова этой незамысловатой песни до сих пор помнит наизусть Екатерина Ивановна Шершнева, в те военные годы Катя Задыхина.
— Я в блокадном Ленинграде осталась с мачехой. Отец, Иван Захарович Задыхин, ушел на фронт, и больше я его не видела, — вспоминает Екатерина Ивановна. — В память врезался занесенный снегом город, 40-градусные морозы, изморозь на стенах квартиры. Но страшнее холода был голод. Люди отдирали обои, на обратной стороне которых сохранились остатки клейстера, и варили из них суп. В один из дней мачеха исчезла, оставив меня на попечение своих родных. Когда начались страшные мартовские дни 42-го, они посадили меня, девятилетнюю, вместе с другими детьми в кузов грузовой машины. Мы прорывались из осажденного города через Ладожское озеро. Прямо у нас на глазах ушла под лед ехавшая рядом машина, в образовавшейся полынье остались плавать только детские головные уборы. Мы вырвались чудом. Путь в Киргизию был долгим. Нас привезли на Иссык-Куль только в августе. На пристани нас, дистрофиков, встречала Токтогон. Все годы, что мы жили в детском доме на берегу Иссык-Куля, она продолжала нас опекать как родных детей.
Я помню, как старшие девчонки, уезжая работать на текстильный комбинат в Ташкент, плакали, прощаясь с мамой — Токтогон. Я тоже рвалась на так называемое трудоустройство, но меня после седьмого класса направили учиться в педагогическое училище в Пржевальск. После его окончания поехала работать в самый отдаленный район, в высокогорное село Тянь-Шаня. Я там была одна русская на многие километры вокруг. Те четыре года я вспоминаю как лучшие в своей жизни. Со 2-го по 7-й класс я преподавала в школе русский язык. Потом меня из горного села забрал муж. Он тоже был детдомовец, из семьи репрессированных, родом из Алтайского края. Отец его был расстрелян, мать умерла в тюрьме. У меня тоже никого из близких не осталось. Прислонились друг к другу, так и живем вместе уже 57 лет. За эти годы вырастили двух сыновей, один живет во Владивостоке, второй — в Новороссийске. Зовут нас к себе, но мы прикипели к этой стране небесных гор. Киргизия стала для нас второй родиной.
Блокадное время хорошо врезалось в детскую память.
— В осажденном Ленинграде меня нашла на кровати около мертвой мамы одна из женщин-общественниц. Я ей сказала: «Мама легла и не встает». Три дня я ничего не пила и не ела, — вспоминает Валентина Ивановна. — Меня, четырехлетнюю, забрали в детский дом. Плача под одеялом, я вспоминала своего отца. Он был военный по профессии. Я помнила, как часто трогала широкий кожаный ремень, который он носил.
Ленинград бомбили, нас решили эвакуировать. На грузовой машине привезли на железную дорогу, посадили в телячьи вагоны, насыпали на пол сена. Состав из-за постоянных авианалетов и поврежденных путей подолгу стоял. Кормили нас жмыхом, другой еды не было.
Приехали во Фрунзе. Выяснилось, что детдом имени Крупской переполнен, и нас, ленинградцев, отправили на Иссык-Куль, в село Курменты. Токтогон с сельскими жителями выхаживали нас как собственных детей. До сих пор помню, как успокаивалась, забравшись к ней на колени. Стоило Токтогон появиться у нас, как ее со всех сторон облепляли дети. Она приносила нам печеные кусочки тыквы, которые были вкуснее всех пирожных на свете!
Потом я попала в детский дом в Чон-Саруу. Глиняной посуды не хватало. Ячменную затируху нам наливали в кулек, свернутый из листа лопуха. Мы ходили, собирали очистки от картошки и пекли их на костре.
Когда закончилась война, все старшие ребята вернулись в Ленинград. Кого дядя, кого отец нашел. Мы, малыши, остались в Киргизии. Помню, медсестра Лидия Ивановна сказала: «Ну куда их везти? В Ленинграде же все разбомбили, не осталось целых ни детских садов, ни школ».
В детском доме Валентина Ивановна прожила 10 лет — до 1952 года. После окончания училища работала на кенафной фабрике прядильщицей. Числилась стахановкой, ее портрет висел в парке на доске почета. Вышла замуж за красавца — горного инженера Альберта Ащеулова, они вырастили двух сыновей — Юру и Сашу.
Чтобы помянуть своих погибших родных, блокадники Ленинграда, волею судьбы заброшенные в Киргизию, приходят к монументу в Парке Победы в Бишкеке, который был открыт в мае 2012 года.
На черной мраморной плите выбит шпиль Адмиралтейства и лучи прожекторов над Невой, а чуть ниже — барельеф из белого мрамора: женщина-киргизка, держащая на руках русского ребенка.
Прообразом памятника стала Токтогон Алтыбасарова.
44 года она проработала председателем сельсовета в родном селе Курменты. 23 раза избиралась депутатом поселкового, районного и областного советов. Была членом коллегии Верховного суда Киргизской ССР.
— Маму приглашали на учебу, сулили хорошие должности во Фрунзе. Но ее отец рано умер, мать болела, на ее руках были маленькие братишки и сестренки, которых нужно было поднимать, ставить на ноги, — рассказывает сын Токтогон, Марат. — Не могла она оставить и своих блокадников-ленинградцев. Все десять лет, пока существовал детдом, они были под ее опекой.
В Курментах Токтогон встретила и свою вторую половинку.
— Папа был из нашего села. Приписав себе два года, в возрасте 16 лет добровольцем ушел на фронт. Был командиром отделения разведроты. Женщины из нашего села отправляли бойцам на фронт посылки. Так получилось, что связанные мамой варежки и носки попали к нашему отцу. Наверное, это была судьба. До того как он ушел на фронт, они близко не общались. Их свела вместе война. Они стали переписываться.
Вернулся отец в Курменты в марте 45-го, весь израненный, грудь в орденах и медалях. Вскоре они поженились.
В семье Алтыбасаровых родились 9 детей. Одна из дочерей в 23 года умерла от лейкемии.
— Сестра только получила диплом, и через месяц ее не стало, — говорит Марат. — Старшая сестра, Шура, получила юридическое образование, работала в аппарате правительства. Айнагуль, Мурат и Бернет стали учителями, причем заслуженными. Урмат и Самат — водители. Я — механик, закончил Фрунзенский политехнический институт, младшая сестренка, Гульнура, — хирургическая медсестра. Мама гордилась своими 23 внуками и 13 правнуками.
В Курменты со всей России от выросших детей-блокадников Токтогон приходили письма.
— В 1952 году детдом закрыли. Повзрослевшие воспитанники разъехались, кто-то на учебу, а кто-то вернулся на родину, в Ленинград, — рассказывает Марат. — Каждый год, когда созревали в саду яблоки, мама готовила фанерные ящики. Потом посылки с фруктами я несколько дней носил на почту. Бывшие детдомовцы получали весточку из Киргизии, которая приютила их в войну. Мама помнила всех своих «приемышей». Кто чем болел, как кто учился, чем увлекался. С теми, кто остался жить в Киргизии, она встречалась у монумента в Парке Победы.
Светлана Самоделова, МК
